О богатых
и сердитых

«Вышли на первое место среди всех народов Земли по тратам в зарубежных поездках»… «не просто перешли от товарного дефицита к изобилию, но и пере­жили революцию форм и способов торговли»… «новые богачи и новая аристократия вызывает в обществе зависть и возмущение»… «большинство считает, что богатеи сколотили свои состояния на взятках и откатах».

Читаешь и думаешь — это о нашей стране, но на самом деле, разумеется, о нашем восточном соседе. К нему сейчас приковано внимание всего мира. У одних он вызывает страх и зависть, у других — восхищение и надежду. Книга «Куда пойдет Китай, туда пойдет мир: Как китайские потребители меняют правила игры», написанная Оксфордским профессором Карлом Гертом и вышедшая в русском переводе в «Юнайтед пресс», делает Китай абсолютно понятным для россиян — даже для тех, кто никогда там не был. Герт, который в 1985 году поступил в Пекин­ский университет, выучил китайский язык и был свидетелем всех перемен последних десятилетий, повествует о трансформации общества. Она оказалась удивительно похожей на ту, что разворачивалась перед нашими глазами в России.

«Истории богатых о первом бочонке золота в большинстве случаев не выдерживают пристального взгляда», — пишет Герт. Появление состоятельных господ в России и в Китае происходило по одним и тем же схемам. На заре реформ, еще в конце 1970-х, мелким китайским предпринимателям разрешили нанимать работников — до шести человек. Впрочем, мало кто из тогдашних лавочников серьезно разбогател в последовавшие 20 лет, и их социальный статус остался невысоким. Другие группы «новых китайцев» — цеховики, которые, работая на госпредприятиях, сбывали налево «излишки» по двойным и тройным ценам, спекулянты землей и чиновники, покровительствовавшие тем и другим. Аналоги легко просматриваются в России: кооператоры конца 1980-х по доходам лишь незначительно оторвались от остального населения, цеховики были покруче, но и они уступали тем, кто применял более хитрые способы присвоения средств. К 1990 году в России люди уже научились переводить безнал в наличные (что было запрещено ранее), а потом быстро освоили финансовые спекуляции и включились в экспорт сырья.

В обеих странах тотальный дефицит и всеобщие ограничения уступили место разгулу потребления. Сначала просто покупали телевизоры и кондиционеры, потом стали ценить бренды — от одежды до автомобиля, затем нацелились на дома и яхты и, наконец, на новое гражданство. Как и российских олигархов, китай­ских миллиардеров редко удерживает любовь к родине: большинство из них отправили свои семьи в какую-нибудь стабильную демократическую страну (чаще всего в Англию, США или Австралию) и сами охотно туда переедут — если вывезут капитал.

«Китай, еще 10 лет назад практически не знавший предметов роскоши, стал их ключевым потребителем на мировом рынке. Состоятельные китайцы идут в авангарде нового общества и новой экономики, зависящей от автомобилей, туризма и других форм потребления, прежде запрещенных или строго нормированных... К 2005 году КНР стала третьим в мире покупателем дорогих аксессуаров... она еще заметно отставала от Японии, но уже наступала на пятки Америке, а по некоторым прогнозам к 2015 году обойдет обеих и станет крупнейшим в мире потребителем предметов роскоши», — пишет Герт. Мировые производители престижных товаров видят в китайцах преемников не считавших денег японцев 1980-х годов и замену выдохшимся американцам и европейцам.

Двадцать лет назад Китай был одной из самых эгалитарных и бедных стран мира, а после экономических реформ превратился в одну из самых социально расслоенных. В 2008 году здесь было 100 с лишним долларовых миллиардеров, и по этому показателю КНР отставала только от Соединенных Штатов. Сейчас имущественное расслоение Китая сильнее, чем в большинстве латиноамериканских и африканских государств. К тому же сложилось оно практически моментально, и общество явно не успевает его переварить.

Новая китайская аристократия ходит по лезвию ножа: ее доходы и потребительские модели плодят одновременно и подражателей, и ненавистников. В опросе газеты «Бэйцзин цинняньбао» 65% граждан ответили, что презирают богатых; говоря о них, респонденты чаще всего употребляли слова «продажный» и «жадный». А по данным опроса китайских мультимиллионеров, проведенного в 2006 году газетой «Наньфан чжоумо», супербогатых тревожит и угнетает то, что их богатство ставят им в вину.

Экономические реформы помогли миллионам выбраться из бедности и многим — перейти в средний класс. Но сложившаяся ситуация тревожит руководителей компар-

тии Китая: они без конца говорят о «строительстве гармоничного общества» и стараются изобрести новые стратегии для более равномерного распределения достатка. Задачу «подъема внутреннего потребления» когда-то провозгласила сама компартия. Теперь же, выпустив джинна из бутылки, она озаботилась сохранением собственной власти.

В 2005 году китайское правительство в первый и последний раз опубликовало официальную статистику бунтов в стране. Оказалось, что за год полиция и внутренние войска разогнали ни много ни мало 87 тысяч массовых выступлений.

В 2010 году, по оценке Сунна Липинга, социолога Пекинского университета Цинхуа, в Китае было уже 180 тысяч бунтов. Крестьяне протестуют против захвата земель и строительства плотин, рабочие — против условий труда на потогонных фабриках. Немалая доля выступлений приходится на этнические меньшинства. Власти Китая всерьез опасаются, что многочисленные разрозненные конфликты перерастут в масштабные волнения. Уже сейчас расходы на полицию и внутренние войска растут гораздо быстрее, чем на вооруженные силы в целом. Профессор Массачусетского технологического института политолог Тейлор Фрейвел пишет, что Народно-освободительная армия Китая последние годы все сильнее переориентируется с задачи обороны от внешнего врага на так называемые «небоевые» операции, то есть действия внутри страны. Речь идет о защите от терроризма и дей­ствиях при массовых беспорядках.

В вопросах безопасности во главу угла коммунистический режим ставит сохранение стабильности и соб­ственной власти, а главные угрозы видит внутри собственной страны.

Дикое расслоение и связанное с этим недовольство и даже озлобление характерно и для России, но у нас демонстрации и бунты сравнительно редки. Наверное, потому, что при всем сходстве потребления производство в наших странах радикально различается. Мы ведь не сами делаем то, что продается у нас в магазинах. Не стоим у станка в три смены, не строим на морозе дома, не сажаем в грязь рассаду риса. Мы живем на углеводородную ренту, а правитель­ство следит, чтобы каждому достался хотя бы маленький ее кусочек. Наш социальный контракт все больше напоминает старый советский порядок: «мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят». И обе стороны вынуждены терпеть друг друга — по крайней мере до тех пор, пока цена на нефть не упадет.